Потерянные Души - Страница 42

Никто присмотрелся к водителю повнимательнее. Это был очень бледный мужчина с гладким, без единой морщинки лицом. Наверное, он был даже красив – какой-то болезненной экзальтированной красотой, от которой веяло сумасшествием. Его волосы были цвета спрессованного льда. Его тонкие руки на рулевом колесе были похожи на двух белесых пауков. Бледные запястья тонули в манжетах – белых, как молоко.

Белые руки чуть дрогнули на руле.

– Ты уже был спасен?

– Твою мать, – буркнул Никто себе под нос.

– Что?

Никто посмотрел в окно – на пейзаж, бледнеющий в серых сумерках. В нем вдруг взыграл дух противоречия, и он ответил чисто из вредности:

– Да. Однажды мня спасли. На вечеринке. Я был почти трезвым, и один мой приятель налил мне еще стаканчик.

Бледный водитель оторвал от руля одну руку, и Никто невольно отшатнулся – он подумал, что его сейчас ударят. Но водитель лишь запустил руку в кармашек за передним пассажирским сиденьем и достал какую-то красную брошюрку. «Спасенные кровью Агнца» – было написано на обложке.

Водитель бросил брошюрку Никто на колени и ткнул длинным белым пальцем ему в бедро – как раз там, где на джинсах была дырка.

– Прочитай, – сказал он.

– Да, я обязательно прочитаю. – Никто собрался было убрать брошюрку в рюкзак.

– Сейчас прочитай. – Голос был словно лед. Никто представилось замороженное молоко, разбитый вдребезги хрусталь. – Вслух. Произноси слова четко и с расстановкой.

– А не пошел бы ты, дяденька, на фиг. – Никто взялся за ручку дверцы. – Остановите машину, я выйду.

– Я сразу понял, что ты грешник. Как только ты сел в машину. Господь наделил меня даром распознавать закоренелых грешников, и мой святой долг – наставлять их на путь истинный, спасать заблудшие души. Таков мой крест. Да, мой крест. – Теперь голос водителя звучал чуть ли не испуганно. – И ты будешь читать. Мой святой долг – заставить тебя читать.

Стрелка спидометра дрогнула и поползла вверх. Шестьдесят. Восемьдесят. «Линкольн» занесло, из-под колес брызнул гравий, но водитель быстро выправил машину.

Никто открыл брошюрку. Тонкий серпик заходящего солнца как раз скрылся за темными соснами. Крошечные фиолетовые буквы расплывались перед глазами.

– Темно, – сказал он. – Ничего не видно.

Водитель нажал какую-то кнопку. В салоне зажегся тусклый свет. Водитель покосился на Никто, и тот только сейчас заметил, что глаза у водителя красные. Не белки, а именно глаза. Нет, даже не красные. Розовые. Ярко-розовые, как самоцветы. Никто стало так любопытно, что он даже забыл испугаться.

– Какие у вас глаза…

Лицо водителя просияло, его безумная жутковатая красота как будто вспыхнула новым светом.

– Мой недостаток. Таких, как я, называют альбиносами. Но я не считаю себя уродом. Меня коснулась десница Божия, вот как я это вижу. Я отмечен Господом нашим.

– Они очень даже симпатичные, – сказал Никто. – Я бы тоже хотел, чтобы у меня были розовые глаза.

Сияние тут же угасло. Стрелка спидометра подрагивала в районе девяноста пяти.

– Божественная отметина не может быть симпатичной. Давай. Читай.

Никто снова взял в руки брошюрку. Пока он ерзал на сиденье, стараясь сесть поудобнее, он случайно задел что-то ногой. Он глянул вниз и увидел, откуда исходит запах кислого молока: под сиденьем валялось несколько дюжин пакетов из-под молока. Некоторые – совсем свежие, некоторые уже успели поблекнуть за давностью. Пропавшие дети лучезарно улыбались ему, не желая признать, что они давно уже превратились в разбросанные по обочинам кости.

Никто сделал глубокий вдох и открыл брошюрку. Дешевенькая бумага казалась скользкой на ощупь.

– «Что есть вечная жизнь?» – начал он.

– Продолжай, – кивнул водитель. Его дыхание стало неровным и частым.

Прошел где-то час. За пыльными окнами «линкольна», мчащегося по шоссе со скоростью восемьдесят миль в час, совсем стемнело. Альбинос заставил Никто прочесть еще четыре брошюрки. Из-за долгого чтения вслух и из-за противного запаха кислого молока у Никто першило в горле, как будто он наглотался горячего песка.

– «И не дай Сатане обмануть себя и ввести в искушение, ибо он злобен и лжив. ТОЛЬКО СПАСШИЕСЯ ВОЙДУТ В ЦАРСТВО БОЖИЕ…» – Никто поперхнулся. Горло болело так, как будто он только что выкурил пачку «Lucky». Если этот альбинос хочет убить его и закопать где-нибудь на обочине, то пусть начинает прямо сейчас. Пока у Никто еще есть силы кричать.

– Не могу больше, – выдавил он, опасаясь поднять глаза на альбиноса. Он уставился в окно. Снаружи было темно. Начался дождь, капли стекали дорожками влаги по пыльному стеклу. Нигде ни огонька. Ни вдоль дороги, ни на горизонте. Луна скрылась за плотной завесой туч. У «линкольна» горела только одна передняя фара. Она тускло высвечивала ряд ярко-оранжевых конусов у шоссе. Дорожные работы. Вспыхивая в свете единственной фары, конусы пробегали мимо все медленнее… и медленнее. Под колесами заскрипел гравий. Машина остановилась.

Альбинос заглушил двигатель и повернулся к Никто. Теперь света не было вообще, только фосфоресцирующий пластмассовый Иисус на приборной панели слабо светился зеленым – бледным и призрачным светом. Закрашенные красным глаза были словно две дырки на крошечном скорбном лице. Адьбинос уставился на Никто. Его лицо было скрыто в сумраке, глаза влажно поблескивали в темноте. Когда в его взгляде не проступало безумие, он был похож на больного ребенка. Он протянул руку и прикоснулся к ноге Никто.

Никто взглянул на дверь. Кнопка фиксации замка была нажата. Закрыто. Успеет он поднять кнопку, открыть дверцу и выскочить из машины прежде, чем альбинос его схватит? Мужчина был значительно крупнее его, хотя и не производил впечатления сильного человека. Дождь стучал по стеклу. Сквозь потеки грязи Никто смотрел в чистую черноту ночи. Что там снаружи? Если он выскочит из машины и побежит, кто-нибудь поможет ему или альбинос догонит его? И тогда… Он взглянул себе под ноги, на пакеты из-под молока, и ему снова представились глаза пропавших детей. Крошечные темные пятнышки в море красного и белого – совершенно беспомощные.