Потерянные Души - Страница 41


К оглавлению

41

Никто знал про этот дуэт только то, что было написано на обложке кассеты. («Я пью воду, которая остается от моих акварелей. Она очень вкусная, правда».) Он слышал у них только эту кассету: эту протяжную музыку и задумчивые, тоскующие слова. Но он придумал себе их характеры и представлял их себе как старинных знакомых. У него и вправду было такое чувство, что он давно знает этих двоих. Они жили среди других призрачных голосов у него в голове. Это были те люди, с которыми ему очень хотелось бы прокатиться по ночному шоссе: сидеть, тесно прижавшись к ним, на заднем сиденье, пока все остальные кричат, когда Джек на бешеной скорости входит в крутой поворот. Его старые друзья – с их черными кожаными косухами и серьгами-черепушками, с их крепким «Marlboro» и несбывшимися мечтами – все они были подростками. А Никто был другим: либо вечным ребенком, либо древней душой, заключенной в этом хрупком теле, – он так и не смог разобраться, кем именно.

Он слегка потянул за серьги у себя в ухе: крошечная серебряная бритва и капелька оникса. Потом похлопал себя по карману, где лежала ручка. Потом открыл рюкзак, достал блокнот, пролистал его и нашел вложенную внутрь открытку. Ту самую, которую он надписал, когда пил папино виски. Подписал, но пока не отправил. Он положил открытку на стол, и свет отразился от золотого листа.

Адрес он написал так: ДУХУ, «ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ?», УЛИЦА ПОГОРЕЛОЙ ЦЕРКВИ, 14, ПОТЕРЯННАЯ МИЛЯ, СЕВЕРНАЯ КАРОЛИНА. Индекса он не указывал – его не было в адресе на обложке кассеты. Может быть, Потерянная Миля – слишком маленький городок и у него вообще нет индекса. Никто мысленно поблагодарил своих ангелов-хранителей, что он не забыл наклеить марку. Сейчас у него просто не было денег, чтобы ее купить.

Он затушил в пепельнице сигарету и тут же закурил еще одну. Попытался разобрать время сквозь слой жира на циферблате настенных часов, опять посмотрел в окно на автобусную станцию. Но посмотрел просто так. Даже если бы он хотел сесть в автобус, то все равно бы не смог. Деньги из материной шкатулки закончились еще два города назад. У него остался последний доллар. В животе начались рези от голода, и Никто совсем уже было собрался потратить этот доллар на гамбургер или блинчики. Но потом передумал. А вдруг это вообще последний доллар? Лучше потратить его на что-то действительно нужное: на новый блокнот, или на чашку хорошего дорогого кофе, или на черную широкополую шляпу в каком-нибудь магазине подержанных шмоток. Сигареты всегда можно слямзить. А последний доллар надо потратить на что-нибудь важное.

Дальше придется идти автостопом. Раньше он никогда так не ездил. Он пытался ловить машину до пиццерии или до музыкального магазина, но юные городские матроны при одном только взгляде на его длинный плащ и гладкие черные волосы лишь сильней жали на газ. А стопить машину на скоростном шоссе, под безбрежным небом, когда мимо проносятся грузовики, словно неповоротливые сказочные драконы… это совсем не то, что в городе. Здесь всякий может остановиться. И всякое может случиться.

Никто поцеловал открытку и опустил ее в почтовый ящик рядом с автобусной станцией. Потом прошел через стоянку и поднялся к шоссе по откосу, заросшему густой травой. На обочине среди мозаичного узора из гравия и битого стекла лежала длинная кость – сухая и чистая, как ископаемая окаменелость. Скорее всего это была куриная кость, которую выбросили из окна проезжающего автомобиля. Но это могла быть и кость енота, или кота, или даже – при этой мысли Никто с удовольствием передернул плечами – человека. Может быть, кто-нибудь здесь погиб в аварии или тут сбили какого-нибудь автостопщика типа Никто, а полицейские просмотрели оторванный палец или что это было. Никто поднял кость и опустил ее в карман плаща. Она легла рядом с кассетой «Потерянных душ?».

Он простоял у дороги час. Мимо проносились автомобили, гладкие и безликие, их окна были закрыты в преддверии подступающей ночи. Цвета смешались на небе; солнце мучительно умирало кровавой вечерней смертью. Здесь, у дороги – вдали от огней закусочной и автобусной станции, – небо было густо-фиолетовым. Холодные звезды поблескивали на нем, как осколки льда. Поднялся ветерок, в воздухе посвежело, так что Никто даже озяб. Он уже собирался вернуться на станцию и попробовать хоть немного поспать, как вдруг рядом с ним остановился «линкольн-континентал».

Это был неуклюжий огромный автомобиль ядовито-розового цвета и весь проржавелый. Пятна ржавчины были похожи на открытые раны с запекшейся кровью. К заднему бамперу была привязана какая-то веревка, черная на конце. Из салона – который, наверное, когда-то был белым – воняло чем-то протухшим.

Усевшись в машину, Никто заметил зеленого пластмассового Иисуса на передней панели и подумал, что ему лучше подождать другую машину. Но водитель уже перегнулся через него и захлопнул дверцу со стороны пассажирского сиденья. До Никто вдруг дошло, что это за тухлый запах. Кислое молоко. Ему сразу вспомнилась помойка за школой, когда там несколько дней не убирали.

– Куда едешь? – спросил водитель и после секундной заминки добавил: – Сынок?

Зеленый Иисус тускло светился в сумерках. Никто оторвал взгляд от пластмассовой фигурки и посмотрел на водителя, но он все же успел заметить, что глаза у Иисуса раскрашены красным.

– В Потерянную Милю, – ответил он первое, что пришло в голову. – Северная Каролина.

Водитель кивнул и снова сосредоточился на дороге.

– Слышал. Рассадник греха и порока. Ночные клубы и бары, продажные женщины. – Он с омерзением поморщился.

41