Потерянные Души - Страница 3

Джесси смотрела на них широко распахнутыми глазами – смотрела, как будто не верила. Она видела, как рот ее величавого друга Кристиана окрасился кровью, как его губы дрожат от алого вожделения. Она видела, как Твиг рвет зубами кожу на запястье у Молохи и пьет кровь, хлещущую из раны. И еще она видела, как прекрасно бесстрастное лицо Зиллаха, как сверкают его глаза – словно зеленые драгоценные искры в оправе из лунного камня. В животе у нее все сжалось, рот переполнился слюной, и нежная складочка между ног передала мозгу тайное трепетное послание: Вампиры! ВАМПИРЫ!

Джесси бесшумно встала, а потом ее захватила жажда – кровавое вожделение, которого она так хотела и о котором столько мечтала. Она рванулась вперед, вырвала руку Молохи у Твига и попыталась приникнуть губами к кровоточащей ране. Но Молоха яростно отшвырнул ее прочь – со всей силы ударил ее по лицу, и была боль в разбитой губе, и вкус крови на языке, тусклый вкус ее собственной крови во рту. Молоха, Твиг и даже Кристиан уставились на нее безумными, налитыми кровью глазами, словно голодные псы, которых оторвали от законной добычи, словно неистовые любовники, которых прервали в самом разгаре любовного действа.

Но когда она в страхе попятилась, кто-то обвил ее сзади теплыми руками – большими, сильными руками, которые ласкали ее сквозь мягкий шелк платья, и тихий голос шепнул ей в ухо:

– Все равно его кровь слишком сладкая и липкая… у меня есть для тебя кое-что получше, моя маленькая.

Она никогда не узнала имени Зиллаха и не поняла, как они очутились в задней комнате бара, на одеяле, расстеленном на полу. Она помнила только, что он перепачкал все лицо в ее крови, что его руки и его язык распаляли ее с таким старанием, с каким еще никто не делал этого раньше, что, когда он вошел в нее, ей показалось, что это не он, а она у него внутри, что его сперма пахла горькими травами и что, когда она уже засыпала, он провел волосами по ее закрытым глазам.

Это была одна из тех редких ночей, которую Молоха, Твиг и Зиллах провели не вместе. Зиллах заснул с Джесси на одеяле, расстеленном между ящиками с виски; заснул, держа в ладонях ее крошечные грудки. Молоха спал в комнате Кристиана, располагавшейся сразу над баром; Кристиан с Твигом тесно прижались к нему, не отрываясь от его запястий даже во сне.

А на Бурбон-стрит сквозь толпу уже продирались конные полицейские с криками: «Освободите улицу. Марди-Гра официально закончен. Освободите улицу. Марди-Гра официально закончен», – и для каждого пьяного черепа у них была наготове дубинка. И над замусоренными мостовыми встало солнце среды, осветив горы пустых бутылок и смятых жестяных банок и россыпи ярких, уже никому не нужных бусин; а вампиры спали в объятиях своих любовников, потому что они все-таки предпочитали выходить по ночам.

Молоха, Твиг и Зиллах уехали из города на следующий день, как только зашло солнце, поэтому они никогда не узнали, что Джесси была беременна. Никто из этих троих ни разу не видел, как рождаются дети их расы, но они знали, что их матери всегда умирали при родах. Всегда.

Джесси пропала почти на месяц. Потом она вновь появилась в баре у Кристиана и осталась уже насовсем. Кристиан кормил ее самым лучшим, что мог достать, и разрешил ей мыть посуду, когда она сказала, что ей неудобно сидеть у него на шее. Иногда, вспоминая, как Кристиан испачкал все губы в крови Молохи, как пахла пряная сперма Зиллаха у нее на бедрах, Джесси забиралась в постель к Кристиану и не слезала с него, пока он не соглашался заняться с ней любовью. Он не кусал ее – ни разу, – и за это она била его по лицу кулаками, пока он не давал ей сдачи и не просил прекратить. Тогда она тихо садилась на него верхом, и у них все получалось. Время шло. Он наблюдал, как растет ее живот – сначала тугой, а потом рыхлый и мягкий, – в тягучие, душные и маслянистые летние месяцы: он измерял его в ладонях. Он видел, как наливается и набухает ее маленькая грудь.

Когда пришло время, Кристиан влил ей в рот виски, как воду. Но это не помогло. Джесси кричала, пока не сорвала себе голос. Ее глаза закатились, так что стали видны только белки с серебристыми ободками, и сгустки крови лились из нее потоком. А когда в этих алых потоках наружу вышел ребенок, он повернул голову и посмотрел прямо на Кристиана. У него был осмысленный взгляд – умный, растерянный и невинный. Беззубыми деснами он дожевывал какой-то ярко-розовый ошметок плоти.

Кристиан взял ребенка на руки, завернул его в одеяло и поднес к окну. Французский квартал будет первое, что увидит этот малыш, и теперь он навсегда запомнит расположение этих улиц – если, конечно, ему это будет нужно. Потом он встал на колени между раскинутых ног Джесси и взглянул на разодранный в клочья проход, который когда-то дарил ему удовольствие. Столько ночей рассеянного, ленивого наслаждения. Теперь там все было истерзано и залито кровью.

Столько крови не должно пропадать впустую.

Кристиан облизал губы. Один раз, второй.

Бар Кристиана был закрыт десять дней. Сам Кристиан ехал на север в своем серебристом «шевроле-белэре», который служил ему верой и правдой уже много лет.

Он выбирал те дороги, которые выглядели заброшенными и пустынными, – те дороги, которые он точно знал, что не запомнит.

Маленький Никто был прелестным ребенком – не ребенком, а прямо конфеткой, – с громадными синими глазами и густыми золотисто-каштановыми волосенками. Кто-то будет его любить. Кто-то будет о нем заботиться. Кто-нибудь из людей, далеко-далеко от юга, подальше от душных ночей и ночных легенд. Может быть. Никто никогда не узнает, что это такое – жгучая жажда крови. Может быть, он будет счастлив. Может, его не коснется порча.